Том 3. Стихотворения 1921-1929 - Страница 33

Ни старого, ни малого,
Ни кривого, ни беспалого,
Ни ленивого, ни проворного,
Ни дерзкого, ни покорного.
Орет «замучаю!»
По всякому случаю:
За чох, за взгляд,
За невыход в наряд,
За честность, за блудни,
За праздник, за будни,
За церковь, за кабак, –
Дерет, как собак!
Как жить нам, солдатик?
Как быть нам, касатик?
Не дашь ли совета?
Сживет нас со света
Ведьма эта!

Разрядившись ядреной поговоркою,
Затянулся солдат махоркою,
Потом пошел в уголок,
Развязал свой узелок,
Обсмотрел в нем всякие баночки,
Обнюхал разные скляночки
И, чехвостя помещицу вдоль и поперек.
Поднес мужикам пузырек:
«Этих капель подбавьте ей в кофей, ребятки
А потом… мы почешем ей пятки!»

Случай выбрали. В точку.
Хватив кофейку-кипяточку,
Злая барыня – хлоп!
Повалилась, как сноп.
Спит-храпит, тяжко дьгшит,
Не видит, не слышит, –
Бревно-бревном,
Хоть руби колуном!
«Ну, – сказал солдатик, – теперя
Укрощать будем этого зверя.
Кто у вас на деревне первейший буян?»
«Есть сапожник у нас, Емельян».
«Лютый?»
«Страсть».
«С женкой ладит?»
«Ладит».
«Пусть ее на неделю к родным он спровадит,
Не мешала чтобы.
А мы ему для доброй учебы,
Под видом евонной
Жены законной,
Подкинем барыню на недельку»,
«Переженили» мужики Емельку.
«Емеля, постарайся для мира!»
«Ладно. Несите сюда этого вампира!»
Емеля утром молоточком стучит,
Сапожки новые туги.
А барыня злая, проснувшись, кричит:
«Слу-ги!.. Слу-ги!!
Мишка!
Епишка!
Фетинья!
Аксинья!
Лукерья!
Гликерья!»
А Емелька ей, из тугого сапога
Выбивая колодку:
«Это я тебе, што ли, слуга,
Сто чертей тебе в глотку?!»
Барыня затрепыхалася вся:
«Ты откуда взялся?!»
«Как откуда?
Мужа не признаешь, паскуда?
На дворе давно белый день,
А ты тут в постеле себя разуваживать?!»
Сдернул Емельян с ноги ремень
И давай барыню нахаживать:
«Вставай! Развела дома стужу!
Топи печь!
Топи печь!
Топи печь!
Да своему законному мужу
Не перечь!
Не перечь!
Не перечь!»
Барыня сначала
Диким криком кричала,
Визжала, ярилася,
Под конец взмолилася
И, утирая слезы рукавами,
Побрела за дровами,
Затопила печь, обед приготовила,
Ни в чем Емельяну не прекословила.
Да Емельян придирчив – беда!
«Эт-та что за еда?
Ты думаешь, я не вижу?»
И выплеснул ей на голову всю жижу.
А на другой день новая придирка.
У барыни – печь, и стирка,
И хлев, и огород.
За плетнем народ
Глядит, любуется,
Диву дивуется,
Своим глазам, ушам не верит,
Как это Емельян барыню костерит,
Не по-барски ее величает,
К работе черной приучает!

Сошла барыня на тень,
Свалившись от работы на седьмой день, –
До того показался ей праздничек трудным! –
Заснула барыня сном непробудным
И не слыхала, как ее деликатно
Свезли мужики в усадьбу обратно.

Проснувшись на барской пуховой постели,
Заместо грозного Емели
С лицом испитым, в прыщах и угрях,
Увидала барыня в дверях
Мишку,
Епишку,
Фетинью,
Аксинью,
Ключницу Лукерью
И старосту за дверью:
Боятся они подойти к ней близко,
Кланяются низко,
На барыню умиляются,
О здоровьице справляются:
«Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня,
Уж мы-то ждем, заждалися,
Как вы не пробуждалися,
Всю ночь стонали-охали,
От снов лихих, от боли ли.
Покушали не плохо ли?
Опиться ль не изволили?
Голубушка-барыня,
Барыня-сударыня!»

Возвела барыня глаза
В угол на образа,
И личико ее прояснилося:
«Так это, взаправду, мне все приснилося!
Так это, значит, во сне
Было божье указанье мне?
Староста! Беги за сапожником Емельяном.
Над ним, злодеем, смутьяном,
Свершу веленье божьего суда.
Господи! В мыслях с тобой неразлучно…
Розог!.. Розог!.. Емельку сюда!..
За-пор-р-р-рю… собствен-но-руч-но!!»

Ой ты, барыня расейская,
Ой, ты, шпана белогвардейская!
Не семь дней, семь годков – срок значительный!
Тебе сон все снится мучительный,
Сон мучительный – злая напасть,
Рабоче-крестьянская власть!
Семь годков – и восьмой на пороге.
Ты же все пребываешь в тревоге
И, теряя остатки ума,
Чай, не веришь уж больше сама,
Что от красного Октябрьского «наваждении»
Когда-либо дождешься пробуждения.
Страдаешь семь лет, –
И конца твоим страданиям нет!

Памяти селькора Григория Малиновского

Сырость и мгла.
Ночь развернула два черных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.

Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги.
«Гриша!
Гриша!
Я ли тебя не любил?»
Мысль замерла от угара хмельного.
Грохнул обрез. Малиновский убил
Брата родного.

В Дымовке шум и огни фонарей,